Устинов С.К. / Произведения

ВИЗИТ К БЕРЕНДЕЮ. Часть 3.
(записки эколога)

ВЛАДЫКА СИНЕГО ОМУТА

Мой отец со своим старинным приятелем Зундоем с верховий Курбы пригнали плот, груженный бочками соленой черемши. Её заготовили рабочие плодоовощного завода, который стоит на берегу реки. Я — по малолетству не помощник, но толкаюсь тут же, удочкой из прутика, крючка и лески, самодельно плетенной из конского волоса, ловлю речных гольянов-омуляшек, как они у нас назывались. Дело к вечеру, Зундой говорит: «Эта, Хылим, ну да хак ему надоел то нету!» Это про меня, но в рыбалке время, как известно, останавливается, и мне ничуть не надоело. Вечером отец пообещал: таймени играть будут. Вот мужики разгрузили плот, разобрали и выкатили на берег брёвна. На реку легла вечерняя с отблесками неба тишина, и началось. Где-то на середине реки мощно всплеснуло, затем ближе, ещё ближе, и вот я вижу, как по поверхности, отчаянно работая плавниками и всем телом, к берегу, прямо ко мне, так и кажется с визгом, стремительно несётся сорожка, небольшая рыбка. А за нею метра через два несколько раз круто поднимается бугор воды, разрываемый на поверхности широким красным боком. Таймень! На сей раз у него неудача, сорожка подлетела на самую мель мне под ноги и, распустив перышки, остановилась, «запыхалась». А владыка нашей «заводской борозды» — омута гонится уже за следующей, эта к берегу не успела. Ниже по течению второй таймень «играет» — он просто чуть высовывается над поверхностью и, негромко плеснув, уходит в свои владения.
Поймать такого тайменя в те поры можно было разве что неводом, что мужики и делали. Да ещё осенью ночами по светлой воде острогою с плота или лодки. На носу такого «плавсредства» укреплялась железная «коза», на неё клали смоляные чурочки, которые ярко горели. С таким светом плыли вниз по течению и кололи рыбу. Отец рассказывал, раньше в Курбе бывали такие тайменищи, один Куприяна с плота сбросил, когда тот ударил его острогою! Дед Дементиян, сосед, первым освоил «блестушку» — прообраз будущего спиннинга — и однажды поймал, как помню, небольшого тайменя.
Таймень в неводе — это зрелище! Подтягивают мужики к мелководью невод. Все молча, напряженно, смотрят на воду, двое-трое придерживают тетиву. Вот у одного из них тетива резко, сильно дернулась, второй тут же вскрикнул от удара по ноге. И все враз закричали: таймень! Кто кинулся надёжнее прижимать ко дну нижнюю тетиву, кто быстро сводит концы невода. И всё с криком, советами всем и каждому. За километр услышишь: тайменя подтянули! У невода есть «мотня» — ловушка для рыбы. Но таймень соображает и, ткнувшись в неё, стремительно кидается к берегу. Вода взбаламучена, ничего не видно, кроме мутного буруна, поднятого рыбищей, бросающейся то в невод, то к берегу. Случалось тайменю прорвать мотню, либо поднырнуть под нижнюю тетиву. Упрёков взаимных у мужиков тогда — не высказать! Я, увязавшись с отцом на такую рыбалку, бывал свидетелем и ловли больших тайменей, и неудач рыбацких.
Первый мой таймень, стыдно признаться, потянул бы от силы граммов на сто. Добывал я его за сорожку, увидел сквозь тонкий лёд на мелководье и ударил чуркой. Батя пожурил: «Зачем уж такого-то…» Не видел, говорю, самому жалко и стыдно.
…Тропа на Горячие ключи в одном месте особенно близко подходит к реке, и с высокого берега отлично — до дна — видно огромное Синее улово. Всякий раз, проходя мимо, я присматривался: сколько там нынче стоит тайменей. Как-то само собой получилось, что я истово заинтересовался учетом численности этой рыбы в реках северо-восточного побережья Байкала — Большой и Томпуде. Наверное, почувствовал нависшую над этой рыбой опасность: повсюду стал появляться спиннинг, и у меня самого в том числе. Как вскоре стало ясно, это явилось серьёзной угрозой всему тайменьему сообществу во всех реках, где он водился. И даже в Байкале. Спиннинг оказался столь уловистой снастью, что впору его было объявлять браконьерским. В те поры при работе в Баргузинском заповеднике полевым довольствием у нас были разве что баклажанная и кабачковая икра да сухари. Вот и ловили на полевых работах (а я уходил из поселка на два-три месяца в пеший одиночный маршрут) ленков и тайменей, их было много.
Сегодня, поднявшись на яр над Синим омутом, я не верю глазам: на песчаном дне, где обычно видел три-четыре темные тени, стоит их одиннадцать! Впереди самые большие, самый маленький — последним. «Маленький» килограммов на восемь-десять. Но самый первый — о-о-о! — на пятьдесят, не меньше! Он не самый длинный, но самый толстый. Безусловно, владыка. Стоит он один, остальные позади метрах в трех и тоже по размерам, иерархия соблюдается неукоснительно, растянулись по всему улову. Многие — чувствуется — парами. Я и раньше замечал: по крайней мере летом таймени держатся парами, похоже — с нерестового периода, а может, это у них на всю жизнь. Сотрудничая с профессором Иркутского университета Кузьмой Ивановичем Мишариным, я от всех пойманных в те поры тайменей посылал ему весь доступный мне научный материал: от размеров тела, массы, содержимого желудка до чешуи, по слоистой структуре которой ихтиологи узнают возраст рыбы. Такого материала за три года набралось более чем от десятка тайменей. Но такого тайменища я ещё не видывал. Загоревшись поймать Хозяина Синего улова, через час, слетав по тропе до зимовья — моей базы, я заявился сюда со спиннингом. Стоят как стояли. Забросил. Хорошо вижу саму блесну, заманчиво провилявшую перед самым носом Хозяина, но ни он, ни его свита даже не пошевелились. Зато вылетел сзади «маленький» и у самого берега, наверное, видя, что никому больше эта добыча не нужна, зайдя чуть сбоку, схватил её. Сидя на блесне, он начал носиться взад-вперед по улову, невзирая на субординацию. Я надеялся, что таймешек сорвется, и я попытаюсь ещё раз подсунуть блесну Хозяину, но он сел крепко и начал уставать. Ничего не оставалось, как вытащить его на берег. А в это время Хозяин и его свита (каждый приблизительно от пятнадцати до тридцати кило) забеспокоились и кто поодиночке, другие парами ушли кто вверх, кто вниз по течению. Что это было за тайменье собрание, я не знаю. Если бы шел сентябрь, можно было бы подумать, что они готовились выйти в Байкал на зимовку. Многие таймени из рек — притоков Байкала — уходят в него на зимовку, это известно. И там их ловят либо сетями, либо на блесну из продолбленных лунок. Такого тайменя на 32 кило поймал сетью зимой 1959 года работник Баргузинского заповедника Толя Татаринов.
Профессора Михаил Кожов и Кузьма Мишарин в 1958 году писали: «…таймень широко распространен в реках Сибири. Часто встречается вдоль берегов Байкала. Половозрелость наступает к 6 годам, количество икринок — до 40 тысяч. Вес к 5 годам — полтора килограмма, к десяти — десять (при длине в один метр). Встречаются до 60 килограммов». Я же знаю случай, когда зимою 1948 года на севере Байкала поймали гиганта в 80 кило!
…В начале 70-х я прошелся по моей Курбе со спиннингом. Многие прошел улова, от которых, впрочем, остались едва ли не одни только отмели. Мне необычайно повезло — я поймал таймешка на два кило…
Где теперь это богатство? Как непростительно запоздало наше природоохранное просвещение… Ну, хоть теперь-то надо перестать ловить тайменя, последние ведь остались. Так нет, иностранцев вот возим. Они, говорят, отпускают пойманного, а я знаю: таймень столь упорно борется за жизнь, что, исчерпав силы, случается, умирает прямо на блесне.
Иногда я вспоминаю того Владыку Синего омута. Тогда горевал, что не поймал, теперь радуюсь; может, он оставил после себя нового Хозяина, и дай Бог, чтобы его никто не поймал. Пришли новые времена, ничто в природе не осталось неисчерпаемым, с исчезновением тайменя потеряют реки главное своё украшение.

«ИХТИАНДР» В ЗОЛОТОМ КАФТАНЕ

В долине речки Курбы Восточного Прибайкалья, как и в долинах многих рек, там, где они выходят из сжатия горных склонов на равнину, бывают разбросаны озера и озерки, оставшиеся от древних стариц. Как правило, они бессточны. Глубокие или не очень, почти все они имеют дно, сложенное толстым слоем ила, и обязательно хотя бы только с одного берега — заросли водной растительности.
В школьные мои годы летом, если не был занят сельхозработами в колхозе, на лесосплаве или по дому, я бежал с удочкой на реку. В Курбе тогда можно было поймать щуку, чебака, налима, харюза, ленка и даже тайменя. Иногда путь мой пролегал мимо маленького, 15 на 20 метров озерка, в котором просматривалось довольно далекое дно, закрытое тёмным илом. В углу озерка чуть-чуть заболочено. Озерко было некоей декорацией пути к синему бездонному речному омуту, куда я ходил в надежде поймать харюза. Я никогда не забрасывал в озерко удочку, кого там ловить? Но однажды, ярким полднем проходя мимо озерка, ощутил желание разложить огонёк и испечь картошку. Просторно тут — широкая долина реки, горы лесистые невысокие, вдали угадываются дома моего села Унэгэтэя. Сел на кочку у огонька, размотал и просто так забросил удочку в самую середину озерка. Поплавочек покачался и замер, я на него больше и не смотрю. Прошло какое-то время, случайно взглянул на поплавок, а его нету! Он оказался в травяном углу у самого берега. С изумлением схватил удочку, тяну, не ощущая никакого сопротивления. И выдернул на берег… крошечного, со спичечную коробочку золотого карасика! Карасик тоже как будто изумился такой неожиданностью: он таращил глазки и, лежа на ладони, вежливо похлопывал хвостиком. Очнувшись, я быстренько освободил его от крючка и отпустил домой. Чем такие изумительные создания тут питаются? После я узнал, что караси предельно скромны в еде, они едят даже детрит — остатки разложившихся водных растений.
Так состоялось моё знакомство с удивительной, замечательной рыбкой — обитателем тихих стоячих водоемов, бесчисленно разбросанных по долинам рек. Необычайно костлявая, болотом пахнущая рыба эта гастрономически не потянет даже на сорожку-чебака, но в сметане, как уверяют знатоки, мало кто из речной рыбы за нею угонится. Ученые-ихтиологи официально выделяют два вида карася: золотой и серебряный. Кто ещё из речных рыб удостоился столь царственного названия! А дело в окраске чешуи-кафтана карася: у одного вида она золотисто-желтая, у другого серебристая. Оба вида могут жить по сосед-ству. Поскольку промысловое значение карася невелико, внимания ихтиологи ему уделяют меньше, чем другим видам, а потому знают о нем меньше, хотя выяснили любопытное: самцов в сообществе всего 9 процентов.
А напрасно, карась как продукт, может быть, и не столь интересен, зато как биологическая система — по разнообразию жизненных приспособлений ему, пожалуй, нет равных среди речных рыб. И потом, очень уж симпатична эта рыбка. После того случая я никогда просто так не проходил мимо лесных озер и озерков, приглядывался — не живет ли тут, как назвал я карася для себя, «ихтиандр в золотом кафтане». Назвал так, потому что карась в сыром мху может жить несколько суток — так его раньше возили на далекий рынок. Кто из рыб выдержит столько без воды? И вот что удалось. Там же, в долине Курбы, напротив местности под названием Саратова, потаенно, среди обильных зарослей мощных кустов ивы, лежит другое озерко, побольше. Карасей там обнаружили Петька и Мэрька — мои соседи по селу. Мы два или три раза ходили туда «с ночевой», но на троих поймали всего два карасика. На рыбах вообще, а на карасях, я заметил, особенно сказывается размер водоема: в маленьком они маленькие, в большом — большие. Вспоминается любопытное открытие нашего иркутского путешественника Валентина Брянского: в горной речке Куркуле и в озере гольцовом он обнаружил взрослую форму харюза величиною с десяток сантиметров.
Следующая встреча с карасями произошла в ещё более необычном месте. Около нашего унэгэтэйского плодово-овощного, как он тогда назывался, завода лежало небольшое болото — глубокая илистая грязь, камыш да два-три маленьких участка воды. Никому никогда не приходило в голову забросить туда удочку. Летом тут комар, да июльские стрекозы на камышинках качаются. Однажды в этом болоте корова утонула.
Осенью, как на Курбе начнутся ледяные забереги, у нас была особенная рыбалка — мы делали «глушила». «Глушило» — это на длинной березовой палке увесистая чурка. Ею на мелководье бьешь по льду толщиною 3–4 сантиметра, и рыба, укрывающаяся там от идущей шуги, переворачивается кверху брюхом. Тогда долби дыру и доставай рукой — лед прозрачный. Добыча — сорожка, налимчик, мелочь, одним словом. Однажды, возвращаясь с глушилом от речки, шли мы с ребятами этим болотом, и кто-то в замерзшем зеркальце заметил мелькнувшую тень рыбы. Начали колотить по льду, пробивать дыры и шарить руками в иле. Каково же было наше изумление, когда каждый вытащил по пять-шесть карасей! Ведь они зимовали там, жили годами. Это известно: караси в промерзающем водоеме на зиму, как лягушки, зарываются в ил. Не устаю восхищаться, как исхитряется всё живое, чтобы жить!
Караси подарили однажды мне открытие. Работая в Баргузинском заповеднике на Байкале, я много раз проходил берегами больших таёжных озёр, их называли Керминскими. Но однажды старая память позвала выйти на сплавину в северном углу озера. И как только мы с Юрой Татариновым вышли на качающуюся под ногами болотину, из-под неё выскочило и ушло в глубину несколько крупных толстых рыбин. На сплавине ночью побывал лось и оставил свои следы — дырки, я сунул туда руку, и в неё тотчас же кто-то стал слабо тыкаться. Я зажал ладонь и вынул руку: на ладони еле ощутимо пошлёпывали хвостиками крошечные, с копеечку серебристо-желтенькие карасики! 43 года со дня основания никто в заповеднике не знал, что в его ихтиофауне есть и карась.
В Качугском районе нашей области есть обитаемое карасями озеро Очеуль. Это давно известно, и карасей там ловят постоянно. Но вот там же, у деревни Ацикак, есть совсем маленькие два-три озёришка. И они обитаемы этой удивительно неприхотливой рыбкой. Соответственно размерам озёришек, и карасики там маленькие.
А вот на Нижней Тунгуске, в её долине есть озеро, карасищи которого — местная знаменитость. Они называются аянскими. Там множество озер, и все с карасями, но этот! Жирный карась, кто поверит?! Но, между тем, аянского карася там люди предпочитают самому харюзу! В брюхе каждого, у какого больше, у какого меньше, находится некая густая серого цвета субстанция вроде жира, она очень вкусная. Это его рыбьи почки. Оправдание всему карасиному роду за безвкусие, костлявость, броневую чешую.
Однажды я поймал карася в проточном водоеме. Это была протока между двумя озёрами в долине Уды, притока Селенги. Карась может жить не только в стоячей воде — ещё одна черта его экологии, его приспособлений к иным условиям. Посмотришь на него — не удивишься, если его и на Луне обнаружат! Столь неприхотлива эта рыба.
Это что! Караси — тучей! — дважды на моей памяти объявлялись в самом Байкале. И не в восточной относительно теплой, мелководной его части. Теплолюбивые таинственные тени потаенных лесных озёр шли на юг вдоль западного скалистого, приглубого, каменистого берега, в люто холодной воде, и заплывали во всякие прибрежные углубления. Так, несомненно, карась заселил и Покойный залив в Байкало-Ленском заповеднике. В июне 2003 года ихтиолог заповедника Александр Дёмин поймал в нём карася массой полтора кило! Иркутские ихтиологи ранее отмечали такой вес как рекордный для всего водосбора Байкала: Верхней Ангары, Баргузина, Селенги. Наиболее заселены карасём озёра именно этих рек, там встречается и карась серебряный. Наверное, оттуда в особо высокий паводок пленники бессточных озёр, увидев новый мир, храбро устремились в загадочную даль. Шли-то ведь не единицы-разведчики, а почти всё сообщество «от мала до велика». Великое переселение народов в истории случалось, значит, не только в человеческой истории, и не всеобщая ли это биологически-социальная закономерность?
Таков вот наш золотой-серебряный карась, «ихтиандр в золотом кафтане».

ОСЕНЬ В КЕДРОВНИКЕ

Конец августа — начало сентября — время созревания кедрового ореха. Немного раньше озолотились и миниатюрные шишечки внука кадра — кедрового стланика. Стланик растёт повыше в горах, и при урожае в его зарослях собирается всё население тайги, способное оценить вкусные, питательные орешки. Урожай кедра и стланика первыми обнаруживают, конечно, кедровки, их называют ещё ореховками.
В поисках урожайных мест птицы, собравшись иногда в очень большие стаи, «толкаются» над лесами: туда пролетят, сюда. Однажды низко над лесом моего поселка Утулика они пролетали три раза, богатый урожай ищут. Но не нашли, урожайнее места случились на Тункинских горах, и кедровки собрались там. Поторапливайся, заготовитель! Ореховки слетаются в урожайные места «со всего света». Идешь зимою, весною по тайге, за день и одну-то не всегда увидишь — рассеиваются по бескрайним лесам. Но в кедровниках эта птичка величиною с голубя собирается сотенными стаями, и они могут «съесть» любой урожай за считанные дни. Бывало, заедет бригада добытчиков ореха в расчете хорошо поработать дней десяток, но налетела стая-туча и «убрала» урожай — тонну — за три-четыре дня. И что — кедровки съели все орехи?! Ничуть, они растаскали их по тайге и попрятали. Великий, сравнимый с муравьиным труд! Под клювом у кедровки есть кожаный мешочек, куда входит несколько десятков отборных орехов. И вот, с рассвета до заката птицы, набив орехами свою «авоську», отлетают до десятка километров и прячут их по нескольку штук в лесной подстилке. Отборные орехи птица узнаёт, нажимая клювом: некачественный мягче, и она его отбрасывает. Работа эта происходит молча, обычно крикливые ореховки — родня, всё же, воронам — при заготовках помалкивают: некогда горланить.
Вторым из заготовителей ореха, пожалуй, можно назвать белку, за нею бурундука, а далее уж всю рать мышевидных, и соболя, и даже птиц, вплоть до ворона. Даже кабан — свинья дикая. Это что! Кабан всё-таки всеяден, но вот кабарга! Даже этот олешек оценил кедровый орех. Оно и понятно, в нём почти 70 процентов жира, больше, чем в орехе кокосовой пальмы. Никто кроме кедровки, белки, бурундука и иногда медведя по деревьям не лазает, они находят упавшие от ветра шишки. Правда, за шишками стланика на невысокие кусты лазит ещё житель высокогорья сурок черношапочный. Сурок — это желтоватый такой мешочек жира на коротких толстеньких лапках, никак не приспособленных к лазанью по деревьям. Как он там только ни балансирует, чтобы не сорваться! Падает и снова лезет — упорство рано или поздно вознаграждается.
Кедровка и белка, пряча орехи в лесную подстилку, помимо заготовки на зиму себе и всем, кто найдёт, занимаются «лесопосадками». Бывало, увидишь в лесу, даже и далеко от кедровника, плотный густо-зеленый пучочек нежных хвоинок. Это взошла не обнаруженная нахлебниками чья-то посадка. Пройдёт около ста лет — и здесь будет стоять могучий кедр.
Кедровники — леса богатейшие, при урожае там живут соболя и все, кто питается мышевидными грызунами. Грызуны в зарослях кедрового стланика, закрытых высоким снегом, и зимою размножаются.
О роли урожая кедра в жизни медведя надо сказать отдельно. Конечно, и эти животные подтягиваются в кедровники. На деревья лазят только молодые; обламывая ветви, бросают их на землю, спускаются и начинают пир. Но работают по-медвежьи грубо, не по-хозяйски, часто сламывают вершинные ветви, и дерево это хорошо плодоносить уже не будет.
Я должен был пройти по маршруту: Куреты — Аринжалга — Самсалты — зимовьё на Малом Задое. Зайти в вершину Полуденного Тойсика. Всё это на отрогах Восточного Саяна, это зона богатейших кедровников. В паняге продукты на несколько дней, топор, карабин и другое полевое снаряжение. Ход тяжелый, и, заметив ближайшую валёжину, устроился передохнуть. Тут с ближайшего дерева донеслось коротко, часто повторяющееся: шак-шак-шак! А, узнаю — так вниз головою с дерева спускается белка. Вот она выскочила на мою сторону, во рту шишка. Не заметив мою неподвижную фигуру, прямо на корне этого ствола села, взяла передними лапками шишку и шустро начала выуживать орешки. Набрав их в рот, круто развернулась и, оставив шишку на месте, проскакала несколько метров. Там она разрыла хвою, часто и быстро сунулась туда мордочкой, деловито забросала клад и подскочила к оставленной шишке. Так произошло несколько раз, и всегда белка, удалявшаяся порой и на десяток метров, к шишке возвращалась не разыскивая её, не приглядываясь, а выходя точно. Это что же за способность! Ведь с её-то ростиком в густом кустарнике, в зарослях брусники, пожухлого разнотравья шишку так просто увидеть невозможно. Всегда поражаюсь точности ориентировки разных зверей в лесу.
Наблюдая за белкой, несколько дальше и в стороне, уже некоторое время держу на слуху другой звук. Вскоре он стал явственнее и теперь насторожил, этот звук мне тоже знаком: в кору дерева врезаются очень сильные когти. Пододвинув карабин поближе и даже взяв его в руку, я медленно беззвучно выпрямился. И увидел картину, в точности повторявшую шедевр Шишкина «Утро в сосновом бору». Метрах в сорока ниже по склону неторопливо, часто останавливаясь и наклоняя голову к земле, шла мамаша, и крутилось возле неё три медвежонка. Медвежата ростом уже с крупную собаку, изредка они воодушевлялись, видимо, запахом смолистых шишек на дереве и пробовали влезть повыше. Но отчего-то интерес лезть к вершине у них вскоре пропадал, и они, не разворачиваясь головой вниз, быстренько спускались. Между ними и матерью шел тихий разговор в виде отрывочного ворчания и чего-то похожего на пощёлкивание языком. Мать находила упавшие шишки и приглашала детушек отведать орехов. Мне не видно, как они их добывают из шишки, но я знаю: взрослые медведи, давнув её лапой, берут в рот и языком сортируют: крышечки летят на землю, орехи разжёвываются.
Мне бы тихо проводить это мирное семейство, как бывало, но ведь они идут почти прямо ко мне, а медведица с медвежатами очень опасна, и лучше, если она обнаружит постороннего подальше от медвежат. И я, держа взведённым затвор карабина, негромко, как вспоминал после, слегка подрагивающим голосом сказал: «Куда идёшь?» Я был готов к тому, что медведица тотчас бросится ко мне, но произошло другое: она рывком встала на задние ноги и, как мне показалось, вполне мирно воззрилась на меня. Так продолжалось секунд пять, затем она так же быстро и молча опустилась на все четыре и задала дёру вниз по склону. Туда же запрыгали и медвежата. Я после вспоминал, что, когда на дыбы встала мать, тотчас выстроились столбочками и медвежата, кто где стоял.
На кедровых и стланиковых орехах медведи для зимовки накапливают жир, который в хороший год составляет до одной трети массы хозяина. В такие годы весною в берлогах медведи лежат дольше обычного, а выйдя, вновь направляются в кедровник, где «на полу» бывает ещё много шишек.
На плоском водоразделе Тана-Безымянный на верхних притоках Кулинги есть небольшая площадь, занятая молодым кедровником. В какой-то год случился в нём хороший урожай ореха, и я, оказавшись там на полевых работах в сентябре, несколько ночей провёл на огромном, разрытом медведем до основания и оттого погибшем муравейнике. Все ночи даже при полном безветрии вокруг моего костра-ночлега шумно падали шишки, и один день я выделил для их сбора. Собирать было не во что, и из жёрдочек пришлось соорудить топором сусек на пять-шесть кулей, который поднял на толстые сучья на пару метров над землёю. Почти не надеясь найти нетронутым свой сусек — что это за защита от медведя, ерунда — зимою я заглянул в те места. Сусек целый, в него не прогрызлись даже белки! Это значило, что «на полу» много шишки. Весною, как сошёл снег, я устремился в этот кедровник «на паданку». Но ещё на дальнем подходе к кедровнику стали попадаться свежие следы медведей. Там бродила медведица с одним медвежонком, крупный одиночка-самец, конечно, и два прошлогодка без матери. С очень дальних краёв собралась, значит, эта компания. И как узнали, что в этих местах есть паданка — упавшая шишка? Ночевать на своей прошлогодней постели я не стал — шишек в лесу почти не было. Дикие животные, и медведи в том числе, конечно, по каким-то неведомым нам признакам многое узнают в природе, а уж где-то случившийся урожай кормов — непременно и точно. Многое «рассказывает» поведение птиц: воронов, соек, кедровок. Умей читать, всё в тайге знать будешь!
Всегда с глубокой печалью переживаю весть о горящих где-то кедровниках. Какое гибнет богатство… Какая бурная, интересная жизнь царила бы в них урожайной осенью. Хотя бы один раз в несколько лет, когда случаются добрые урожаи в соответствии с их цикличностью.

ДРЕВОЛАЗЫ НА ХОДУЛЯХ

Мартемьян, мой двоюродный брат и сосед, лучше всех ребят из нашей ватажки умел делать ходули. Получались они у него высокие, гладенько оструганные, на четырёх гвоздях и на удобной толстой чурочке-подножке. У меня терпения так гладко остругать эти палки не хватало, и я тихо завидовал Мартеяхе. Свои ходули Мартемьян охотно давал нам — «походить».
Однажды на мелководном болотистом участке протоки нашей реки Курбы недалеко, напротив школы я увидел большую серую птицу, которая молча столбиком стояла на одной показавшейся неправдоподобно высокой ноге и ещё издали поворачивалась ко мне своим длинным носом — опасалась. Потом птица несколько раз быстро шагнула, коротко, грубо сказала: крракк! — и взлетела. Свою тонкую длинную шею она сложила вдвое, положила на неё огромный нос и вытянула назад необыкновенно длинные голые ноги. Большие широкие крылья редкими взмахами торжественно понесли это сооружение низко над болотом. Вытянутые назад нелепо торчащие ноги живо напомнили мне наши ходули, тем более что утолщения коленных суставов — ну точно чурочки, на которых стоишь во время ходьбы. С того дня птицу эту здесь стали видеть часто, а учитель биологии Леонид Александрович Молоков сказал: «Это цапля, не пугать, пусть приживётся». Мы — школьники — ожидали, что она здесь в кочках построит гнездо и мы увидим маленьких цапелек на таких же длинных смешных ножках. Но цапля не загнездилась, а перебралась дальше — на Братскую Речку (протоку Курбы) и мы несколько раз видели её вдали уже за рекою. А однажды в полдень, когда мы с Мартеяхой удили чебаков, за рекой увидели картину: нашу цаплю низко над землёй гоняет большой, тёмного оперения орёл. Она еле успевает увернуться. С пугающими криками мы бросились по берегу выручать цаплю, но она за рекой, через которую быстро не переберёшься. Тут орёл всё же настиг цаплю, схватил её, и они упали в кочки за кустами боярышника. Откуда-то выскочившие двое ребят, наши приятели, оказались ближе к месту гибели цапли и раньше нас успели туда. Орёл улетел, а ребята подняли полуживую птицу. Она оказалась сильно пораненной когтями и вскоре испустила дух. Мы сильно возненавидели орла, который, видимо, гнездился где-то в наших горах, потому что часто видели его парящим высоко в небе. Однажды прямо у нас на глазах он схватил суслика. Мы с батей тихо ехали на телеге по степному участку в сторону Дунду-Ныгытэя и услышали почти над головою странный стремительно нарастающий шум. И тут же, метрах в тридцати, вытянув вперёд когтистые лапищи, на землю упал огромный орёл, который, падая вертикально, успел схватить столбочком стоявшего суслика. Суслик опасливо смотрел на нас, его отвлечённым вниманием орёл и воспользовался. Батя, восхитившись удачной охотой орла, сказал, что его друзья буряты таких называют «торбажин». Наверное, это был степной орёл. Прошли многие годы, пока я осознал и внутренне без осуждения принял биологическую законность существования в природе и жертвы, и добытчика-хищника. Цапля же в памяти на всю жизнь закрепилась символом невинной жертвы. Однако надо сказать, что она тоже хищник, питается-то ведь живностью: лягушками, ящерицами, рыбёшкой. Для этого у неё такой ухватистый клювище и длинные ноги, чтобы ходить по мелководью.
Долгое время я неосознанно полагал, что гнёзда свои цапли строят где-нибудь в недоступных местах лесных болот среди высокого кочкарника. И изумился несказанно, когда узнал, что птицы эти с несуразно длинными ногами гнездятся… на деревьях! Ну, куда они там на этих своих ходулях?! Ведь на ногах птица метр высотою! Ветром не сдует, так сама с сучка оборвётся. А между тем, гнездятся цапли чаще всего именно на деревьях и даже колониями. Такие поселения есть у нас, например, на Братском водохранилище в скрытых от людей местах. Забавнейшее зрелище — цапли на деревьях! Гнёзда у них большие, плоские, сложены из тонких веточек и даже сучков потолще — сооружения против ветра надёжные. Не видя хозяев, подумаешь — гнездо орла. В колонии обязательны сторожа, стоят они такими строго вертикальными серыми на одной ноге столбиками, осоловело свесив голову на грудь, либо наблюдают, поводя в стороны огромными острыми носищами.
…Вешний паводок по Лене только что прошёл, и на моторной лодке в начале мая мы отчалили от Бирюльки. Ещё не дошли до Бирюльского моста, как на левом берегу реки, среди редко стоящих высоченных елей, далековато от берега, на толстых сучьях тополей высоко от земли я заметил несколько вразброс стоящих серых столбиков. Загнездились или только присматриваются? Знают ли об этом бирюльские школьники? Если знают — хорошо бы не беспокоить, взять под защиту. Гнездовая колония цапель — прекрасная возможность изучать жизнь этих по-своему очень элегантных, удивительных созданий. Редко какая птица может показать, насколько торжественным, на широченных крыльях, даже величавым, может быть её полёт. Естественно, наблюдения надо вести издалека, с предельной осторожностью.
Кроме серой цапли, в мире широко распространено ещё 8 её родов. Например, белые, эти ещё и просто красавицы — ослепительно белые, поменьше. Они так и называются: белые, малая и большая. Цапельки уверовали в свою особость, неприкосновенность, и могут гнездиться, тоже, кстати, колониями, неподалёку от людей. В США, в Калифорнии одно такое поселение нам показывали. Зрители восседали на открытой площадке
и в стационарную подзорную трубу любовались белыми птицами, разбросанными по зелёной листве огромных деревьев. Цапельки улетали, прилетали, уверенно ставали на толстые сучки своими тоненькими ходульками.
Большие белые цапли освоили и южное полушарие. Река Парана, в устье которой стоит столица Аргентины Буэнос-Айрес, перед впадением в Атлантический океан образовала несколько проток. Берега их густо заросли высокими тропическими деревьями в пышной зелени, по которой разбросаны крупные ярко-красные цветы. Среди цветов мелькали разноцветные попугаи. На борту катера, идущего по одной из этих проток, наша небольшая группа из Советского Союза — активисты природоохранного движения, — по линии Комитета защиты мира приглашённая для обмена опытом Аргентинским Комитетом защиты мира и природы. Гид Сюзанна говорит: «Сейчас, уважаемые коллеги, мы увидим нечто поразительное, одно из замечательных явлений на берегах великой реки мира Параны». На малом ходу катер вышел из крутого поворота. Прямо перед нами — стена леса, и она густо украшена очаровательно белыми … столбиками! Оказывается, в пышном царстве разноцветья однотонно-белое может быть особо привлекательным. Конечно, это была колония белой цапельки. Птицы важно расхаживали на ходульках по толстым сучьям своего поселения.
Некоторые летали низко над водою в надежде поймать неосторожно поднявшуюся к поверхности рыбку.
Однажды весною на юге Байкала лёд начало разбивать в середине мая. Ветер, прилетевший из Тункинской долины, оторвал поле льда у Култука и медленно погнал его вдоль южного побережья. Я стою в устье реки Утулик и ещё издали вижу на кромке льда подозрительный серый столбик. Думаю, торос, но какие сейчас торосы? В бинокль вижу: на льдине едет… цапля! Одинокая, серая. Как всегда, на одной ноге. Быстренько спрятался за береговым валом, посмотрю, что дальше будет. Вот цапля почти поравнялась со мною, но льдину постепенно приближает к берегу, а там она видит на каменистом валу что-то подозрительное. Птица сделала несколько быстрых шажков, грубым голосом сказала: крракк! — и поднялась в воздух. Сложив шею вдвое, выставив острый клювище вперёд, а ходули убрав назад, цапля взяла курс на северо-восток. Там дельта Селенги, и там их гнездовья.
Орнитологи определили принадлежность всех родов цапель к отряду голенастых (вот уж точное название!). Знаменитые белые аисты — прямая родня цапель, первыми доверились человеку и селятся прямо на крышах домов. И остальным голенастым давно пора довериться человеку.

ПАСТУХ ВОЛЧЬЕЙ СТАИ

«Иду это я краем калтусишка по долине Ямбуя-Андисхана и вижу: сразу за ним почти на вершине сосны что-то чернеет, черновина какая-то. Пригляделся: вроде русамака сидит, чо это она? Дай, думаю, стрелю. 3верь-то пакостный, таскает из капканов, на кого ни поставь, приманку. Если что съестное в зимовье учуяла, пока нету хозяина, если в дверь не прогрызется, так на крышу заберётся, разворочает — все равно залезет». Так из рассказа моего отца впервые я услышал о росомахе, звере «штучном» в тайге, изучением экологии которого впоследствии мне довелось заняться профессионально. Такую оценку росомахе охотники дают и поныне.
А зверь, между тем, исключительно интересный. Росомаха самый крупный — до 30 килограммов — представитель семейства куньих, родня, значит, самому соболю! Но в наказание за вороватость носит невзрачную бурую шубёнку. Зато жизнь ведёт очень интересную. Ну, прежде всего — бродяжка она, да ещё какая! Росомаху — зверя тайги — иногда видят даже в материковой арктической тундре далеко за Полярным кругом. Это что! Её видели аж на островах Ледовитого океана, в частности, Новосибирских, за сотни километров от материка! Не приплыла, конечно, — по льду забрела. Есть у неё для столь далёких переходов всё необходимое: выносливость, свободный дух «великого путешественника», способность переносить длительное голодание, редкостная всеядность, и, пожалуй, самое главное — замечательные её… лапы. Лапа у росомахи для столь небольшого коротконогого зверя просто огромная. Впервые зимою следы увидел — подумал, небольшой медведь прошёл. А зачем ей такая лапища? О, это великолепное изобретение матери-природы для хода по высоким снегам. Мало ширины самой лапы, так к зиме она по бокам еще и жесткой шерстью обрастает. И теперь росомахе не страшны даже метровые снега; определено, что нагрузка её тела составляет всего 22 грамма на 1 квадратный сантиметр опоры. У курицы и то больше… При пятидесяти сантиметрах высоты неплотного снега росомаха погружается всего на шесть-восемь. Наверное, глядя на росомаху, аборигены севера изобрели снегоступы.
Что ищет, зачем бродит по бескрайним просторам тайги, тундры, арктических островов росомаха? Мне кажется, в звере этом наиболее выразительно осуществлён замысел Природы — расширять осваиваемые жизнью пространства Земли. Разведчики зачастую гибнут, конечно, но всё-таки откуда росомахе таёжной зоны знать, что за тысячу километров безлесья на арктическом побережье можно поживиться леммингом, разной птицею на её гнездовье, а на Новосибирских островах и тундровым островным оленем? На далёком Корякском нагорье Чукотки — снежным бараном? В почти безжизненной зимою гольцовой зоне Северо-Байкальского нагорья — белой куропаткой? Известно, что волк, например, за сутки может пробежать до восьмидесяти километров, росомахе такое не по силам, но зато она может изо дня в день идти и идти в одном избранном направлении. Ход её — легонькие неутомимые прыжочки или шаги длиною в 10–15 сантиметров. Что держит она в уме? Поиск кормного места, знаком ли ей этот путь из ранних переходов, или, может быть, её ведёт генетическая память о давних путях ушедших поколений?
Поразило меня однажды наблюдение следа одной росомахи. В марте на самой малой высоте мы летали на маленьком трёхместном самолетике ЯК-12. Это была работа по учёту численности таёжных промысловых животных Северного Прибайкалья. Пересекаем гольцовый пояс одного из отрогов Икатского хребта. Высота 80–100 метров, белая, безжизненная пустыня. И вдруг по моему борту наблюдения на фоне ослепительно белого снега, не тронутого ничьими следами, появилась узкая темная полоска, она вышла из самой вершины реки Баргузина. Мы летим многие километры Станового нагорья от вершин Икатского хребта к Южно-Муйскому. И всё это расстояние, как по азимуту, тянется неутомимый след росомахи. Пилот Саша Орестов заметил: «Идёт точно по нашему направлению, кратчайшим путём на вершину безымянного притока реки Точи из системы Витима». Значит, зверь точно прошел из водосбора Байкала в водосбор Лены. Как мог зверь столь точно удерживать направление, что мог он для ориентировки видеть с высоты своего роста, в котором нет и метра?
Известно, что индивидуальный или семейный охотничий участок у росомах очень велик, он осваивается зверем в основном по долинам рек переходами вверх-вниз в течение зимы несколько раз. Но иногда «дух бродяжий» вдруг охватывает росомаху и направляет её в голые безжизненные просторы высокогорья. Хотя, как сказать, везде ли они так уж безжизненны, эти высокогорья? «Алексей, — спрашиваю своего давнего друга, эвенка-охотника, живущего в одной из деревень на севере Байкала. — Прошлой зимой видел следы росомахи, зверь пошел прямо в голец, что он найдёт, там же мёртвая пустыня?» «Не, паря. В гольцах ветер кое-где сдувает снег, и становятся видны верхушки махоньких ивочек. Их прилетают клевать белые куропатки, вот за ними туда и поднимаются росомахи». Позже, поднявшись в феврале на один из этих гольцов, помимо следков стайки куропаток, я увидел и следы… зайца! Эвон куда и косой забрался погрызть эти веточки, как будто пониже в лесном поясе ему нечего поесть. А заяц — одна из любимых закусок росомахи, во многих местах тайги, при «урожае» беляков, они становятся даже основой питания «бродяги на широких лапах». Но как росомаха узнаёт, что искать его надо на вершинах гольцов? В высокой организованности психики этого зверя я убедился воочию. Летим на вертолёте МИ-2 над илимской тайгою, работа та же — учёт численности промысловых животных. Высота 70–80 метров. Вдруг Пётр Лобанов, сидящий у иллюминатора по левому борту, вскрикнул: «Росомаха!» Пилот, желая рассмотреть диковинного зверя, резко накренил машину, чтобы развернуться. В этот момент росомаха оказалась в поле моего обзора, и я чётко увидел, как она подскочила к вывороченным корням упавшего дерева и шустро скрылась там. Снег за нею осыпался и скрыл её убежище.
И сколько потом ни кружились мы над этим местом — может, выскочит? — зверь сидел мертво. Так и улетели.
А однажды мне пришлось некоторое время поработать в заповеднике «Столбы» около Красноярска. Январь, на широких лыжах иду по тайге в долину реки Маны, притока Енисея. Вечереет, надо подобрать место для ночёвки — разгрести лыжей высокий снег, срубить сухое дерево, да не одно. В поисках такового отошел в сторону и тут увидел совершенно свежие следы росомах. Зверей было несколько, по следам видно, что росомахи прыгали в необыкновенном возбуждении. Одна даже вскочила на наклонное дерево и, осыпая комья снега, проскакала по нему. Заподозрил: добыли какого-то зверя. Пройдя по следам, увидел кучу снега, под которой довольно удачно спрятана (загребли когтистыми лапами) ещё тёплая туша молодого изюбря. Росомахи загрызли изюбря — в высоком снегу он перед ними беспомощен, — и, хорошо откушав, забросали остатки снегом — от соек. Стоят, поди, с горящими глазами вон на том скалистом мысочке, переживают: съест, вражина! Надо сказать, что росомахи добывают не только зайцев да куропаток, им по силам убить изюбря и даже лося, оказавшегося в трудном положении, например, в высоком снегу, или «разъехавшегося» на голом льду, куда они его выгнали.
Или, как мне рассказывал тот же Черных: росомаха зверь хитрый, она в одиночку изюбря добыть может. Хитростью. Выследит оленя и сначала вдали мирно помаячит, походит туда-сюда, ей надо, чтобы зверь её увидел. Вот он её заметил, убежал. Она вскоре опять мирно бродит неподалёку «по своим делам». Так продолжается несколько суток. Росомаха всё ближе и ближе гуляет мирно, много мочится, кал оставляет, чтобы запах был. Ей и дела нет до изюбря. Да он и сам почти уж не обращает внимания на безопасного соседа. И наконец, прыжок — и хищник на спине беспечной жертвы, шею ей перехватить — минутное дело. Челюсти и весь череп росомахи как из стали — толстые, мощные кости. Всё доступно этому хищнику, и питается он всем: от насекомых, кедровых орехов, полёвок, птиц, даже рыбы — до зайца, изюбря, лося.
Обнаружив добычу охотника — тушу какого-нибудь оленя, росомаха отгрызает кусок в несколько килограммов и, чтоб понадёжнее спрятать, уносит за десяток километров. В отличие от рыси, мастера короткого броска, жертву росомаха может преследовать и сорок, и пятьдесят километров. Даже северный олень при этом устаёт, росомаха — нет, она просто идет легким намётом, но зато многие часы не останавливаясь. О неотвратимой настойчивости росомахи в добыче пропитания рассказал один охотник. В зимовье он хранил связку капканов в заводской смазке. Капканы лежали в ящике из сухих лиственничных досок толщиною в 5 сантиметров. Росомаха прогрызлась в дверь и принялась за ящик, учуяв там «съедобное» — техническое масло, предохраняющее капканы от ржавчины. Она до крови изорвала дёсны, но только наш приход оторвал её от капканов.
Для добычи самой росомахи охотники в старое время придумали предельно остроумный способ. Конец высоко срубленного дерева затёсывали так, что оставалось три острых вершины. На среднюю, самую высокую, накалывали кусок мяса. Остальные две сбегали к стволу так, что, поднимаясь по нему, росомаха обязательно всунет туда лапу. Лапу защемит, но росомаха никогда не потянет её вверх, чтобы вытащить, только вниз, к себе. Ну и висит, так и погибнет. А добывали росомаху не только для того, чтобы избавить свои охотничьи угодья от вора, но и для получения меха. Он ценился аборигенами за одно необыкновенное свойство: не индевеет. Потому им обшивали края капюшонов своих малиц, и это давало возможность на охоте или в поездке на собаках, оленях в любой мороз видеть, что происходит вокруг. Экология росомахи изучена слабее многих других животных, очень уж скрытна её жизнь. Но известно, что время появления детёнышей у неё необычайно растянуто, первых обнаруживали в конце февраля, последних (у разных самок) даже в июле. Рождается от одного до пяти детёнышей, и ходят они с матерью целый год — жить учатся.
Ну, а при чём тут «пастух волчьей стаи», вынесенный в заголовок? А притом, что волки — более успешные охотники, и на месте их добычи остаются некоторые «деликатесы» в виде черепа, трубчатых костей и кое-чего ещё, что волкам не по зубам. Вот это и доедают росомахи, тайком, потихоньку следующие в безопасном отдалении за стаей добытчиков.
Волки росомах «презирают», ни в рассказах охотников, ни в научной литературе я не встречал сведений, что серые нападали на них. Может, оттого, что однажды так выразительно угостились дико вонючей струёй из росомахиной железы, расположенной под хвостом, что это перешло в их генетическую память.
Вот охотники — аборигены севера и назвали росомаху пастухом волчьих стай.

ПОРА В БЕРЛОГУ

На перевале Сарма — Левая Иликта постоянный снег упал только в середине октября. Это позволило мне продлить полевые работы ещё на полмесяца, я надеялся задержаться до времени залегания медведей в берлоги. Это происходит обычно в самом конце октября. По очень характерному рисунку следа, когда зверь ходит взад-вперёд, часто меняет направление на малом пространстве, можно с уверенностью определить приблизительное место расположения берлоги.
29 октября я покидаю свою временную стоянку и, перевалив невысокий водораздел, спускаюсь в верховье Сармы. До намеченного места следующей стоянки в устье ключа Нугана ход мой по самым медвежьим местам.
С вечера привалила удача: упал невысокий снег, неоценимый помощник охотника и исследователя-эколога. Но я иду километр за километром и вижу только следы изюбря. Неужели медведи, которыми летом так богато верховье Сармы, на зимовку уходят в другие края? Такое за ними водится, к примеру, на обширном восточном склоне хребтов Приморского и Байкальского, по сообщению охотников и моим собственным наблюдениям за многие годы, не обнаружено ни одной берлоги, хотя весною-летом там обитается почти всё местное сообщество медведей. Прошел короткий густой крупными хлопьями снег, на нём хорошо всё видно, и, обогнув плотную, клином сбежавшую со склона рощицу ольхи, я увидел следы — прошел медведь. Был он тут совсем недавно, конечно, находится поблизости, и, чтобы не спугнуть или не спровоцировать нападение, я остановился и в бинокль стал прослеживать его ход. На небольшом протяжении пути медведь несколько раз менял направление своего хода. Прохожу дальше и вижу этот же след, но идущий в прямо противоположном направлении. Зверь ходит взад-вперед вокруг сопки, поросшей густым молодым лесом. Осенила догадка: прячет под снегопад свой ход к берлоге, которая где-то в этом месте.
Это почти осмысленное действие медведей — скрывать след, ведущий к берлоге, — замечено за зверями давно. А. Черкасов, известный автор «Записок ружейного охотника Восточной Сибири» в середине XIX века писал: «…перед залеганием медведь прибегает к хитрости, прячет свои следы — делает петли, как заяц, проходит несколько раз по одному месту, скачет в стороны…» А широко известный охотник и организатор охот на медведя в европейской части России Ширинский-Шихматов в начале XX века писал о том, что свой след медведь перед залеганием даже «выпячивает», то есть идёт задом наперёд.
За многие годы своей работы в тайге я нашёл и обследовал более пятидесяти медвежьих берлог, но ни одного медвежьего хода для залегания не довёл до берлоги. Не удавалось это и многим другим исследователям экологии медведя. Уж очень далёкий и тяжёлый путь выбирает зверь, идущий в район расположения берлоги, около которой он вот так осмысленно пытается обеспечить себе спокойную зимовку. Почти все берлоги у нас в байкальском крае звери располагают входом на юг. Замечено, что и к самой берлоге с нескольких сотен метров звери подходят с южного направления (конечно, на равнинных местах). В том же направлении, будучи зимою вспугнутым, зверь и удирает.
Некоторые участки тайги особенно привлекательны для устройства берлог. Есть на реке Иркут так называемая Зырказунская петля, край скалистый и облесенный, километров около тридцати длиною. Старые охотники Слюдянского района знали там 23 берлоги. На зимовку сюда приходили медведи из очень отдалённых мест, иногда так бывает и в других районах. Как-то на Хамар-Дабане около шестидесяти километров шли по осеннему следу зверя, который шёл явно к своей берлоге, и бросили — он полез в самые непроходимые для человека места.
Медведи с осени «знают», как холодна будет зима, к большим морозам берлога хозяина утеплена особо надёжно, подстилка, например, будет в два раза толще обычной.
Забавно, в берлоги свои медведи входят задом наперёд, надо полагать, сначала настороженно заглянув туда. И ложатся «лицом» к входу. Зимою медведя охватывает не оцепенение, как, например, суслика, но именно сон, и вполне чуткий, хотя дыхание зверя замедлено, а температура тела опускается до 29 градусов.
Сосёт ли медведь лапу? В смысле еды — нет, конечно. Расход энергии восстанавливается за счет так называемого эндогенного питания — расщепления жира на месте его отложения, в желудок не поступает ничего. Но лапы у хозяина мокрыми бывают — это к весне кожа подсыхает и трескается, что, по-видимому, беспокоит зверя, и он их зализывает. Лежат медведи в берлогах до 165 суток, каких только снов, поди, не перевидят! А в феврале у них рождаются медвежата, вес их не более 500 граммов. Отчего такие маленькие? Это приспособление экологическое: лежать в берлоге им два с половиною месяца, и маминого молока должно хватить. На всех, а их бывает до трёх!
В лесах байкальского края медведи делают несколько видов берлог: либо это простая нора с отвесным ходом на склоне южного направления, либо она горизонтально выкопана под корнями стоящего дерева, либо расположена среди больших каменных плит — под одной из них.
На Восточном Саяне иногда медведи ложатся в пещерах-колодцах. Одной берлогою медведь может пользоваться несколько зим. Покидая весною свое убежище, некоторые хозяева вход в неё на лето маскируют — «хламостят», по выражению старых охотников. Одному такому случаю я был свидетелем. Середина апреля. Я иду на широких камасных лыжах по долине реки. И вижу свежий след медведя, понятно — он только что покинул берлогу. Иду «в пяту» и вскоре вижу в речной террасе вход в берлогу, довольно удачно замаскированный. В непосредственной близости от берлоги зверь сломал несколько ёлочек, переломил их пополам, «заботливо» сложил вместе и засунул во вход. Наверное — мне так представилось, на морде просматривалось выражение тонкого дальнего расчета. В одной берлоге медведей может быть несколько, в очень редких случаях — до пяти, но это мать со своим потомством разного поколения. Взрослые самцы ложатся одиночкою.
В нашей области, по самым приблизительным, и то давним подсчетам, живёт около трех тысяч медведей. И каждый год не менее половины из них делают новую берлогу. Вся тайга в дырах?! Ничего подобного, на самом деле найти, увидеть их трудно, берлоги осыпаются и для многих старых зверей становятся, по-видимому, могилами.

Содержание:
- Часть 1
- Часть 2
- Часть 3
- Часть 4
- Часть 5
- Часть 6
- Часть 7
- Часть 8