Михасенко Г.П./Произведения

Отрывок из повести

Маму я любил, любил очень. Она была не такая, как все, она была особенной. Так считал не только я, но и Шурка и другие ребятишки, даже бабы так считали — я однажды случайно подслушал их разговор о маме. Они говорили, что таких женщин, как Лена, надо поискать да поискать. Я чуть не сказал им: ну и ищите, а мама —  моя!
Мама пыталась закончить какие-то курсы, но началась война, папа ушёл на фронт, а мы переехали в эту деревню, в Кандаур, где жила папина сестра тетка Феоктиста, или просто тётя Фиктя. Сейчас мама работала учётчицей в бригаде и одновременно — заведующей клубом.
Мама легла. Я забрался к ней, прижался холодной спиной.
— Не пишет нам папа-то.
— Не пишет.
— А как ты думаешь, Миша, почему он не пишет?
— Я думаю, что... что некогда. Всё бои, бои. Он всё стреляет и стреляет — вот и некогда.
— Может быть.
— Или, может, чернил  нету. А раз чернил нету, чем напишешь?
— А карандашом?
— А может, и карандаша тоже нет.
— Да, может быть и так.
Я бы ещё мог назвать несколько причин, по которым папа мог не писать, но я умолчал о них, это были нехорошие причины, страшные. Мама и сама, наверное, догадывалась о них, но догадки — это одно, а сказать — другое.
— Да, — вздохнула мама, — пять месяцев... Ну, а как твои дела?
— Хорошо. Бегаю.
— С Кожиными не подружился?
— Нет.
— Зря. Они хорошие ребята, умные. Они бы тебя многому научили.
— Кожиха их как в тюрьме держит... Да и все ребятишки против них.
— Вот и надо тебе первому, ты ведь сосед. А там и другие поймут.
Мы долго разговаривали с мамой обо всём. Она рассказывала, что немцы подступают к Сталинграду и что там, под Сталинградом, будет, наверно, очень тяжелая битва. Мама хотела, чтобы скорее наступила уборка, потому что людям нужен хлеб и в тылу и на фронте и что некоторых колхозников приходится долго убеждать, чтобы они не опускали рук. Я знал уже про всё это, но сейчас, ясно сказанные в тишине, слова звучали для меня более серьёзно и проникновенно. Я почему-то вспомнил весну, когда мы, ребятишки, дрались на подтаявших огородах из-за прошлогодних гнилушек, которые после сушки можно было перетереть на муку. Я отчётливо представил чумазые ватаги, валом двигавшиеся по огородам, перекапывая землю и собирая дряблые водянистые "шмоньки". Это был голод. А сейчас голода не было. Была картошка, и был хлеб из картошки, правда невкусный, но терпимый. А вот настоящего...
— Мама, как охота пшеничного хлеба.
 — Верю, Миша, верю...
Я уснул и видел во сне румяные булки, которые пеклись на люке танка, проходившего по нашей улице.